Он родился, чтобы уступить Другому. И мы вряд ли это поймем. Умалиться самому, чтобы возвысить Другого – вот она, тайна святости.
Его жизнь – сплошная загадка. Как он исполнился Духа Святого от чрева матери (Лк. 1, 15), когда Дух еще не сходил на людей? Как, будучи младенцем, он жил в пустынях? Ибо сказано: «Младенец возрастал и укреплялся духом, и был в пустынях до дня явления своего Израилю» (Лк. 1, 80). Как это возможно?
Еще парадокс: он не ходил за Спасителем. Он, собственно, вообще ни за кем не ходил. Даже когда он и Спаситель были чревоносимы, то именно Матерь Христа идет к маме Крестителя, и тот, как в нежной колыбели в лоне мамы, приветствует пришедшего Богомладенца радостным взыгранием. Это как бы предварение будущего явления Христа народу, когда Спасителя встречает Креститель
И всё же Иоанн в каком-то смысле нам кажется обделенным. Он не слышал учений Христа, особенно сладкозвучных Заповедей блаженств и Нагорной проповеди, которой присутствовавшие внимали с замиранием сердца. Он не видел дивных чудес Спасителя, не созерцал Его неизъяснимого Преображения и не участвовал в Тайной вечери. Более того, в Евангелии мы встречаем «страшное» свидетельство: «Иоанн не сотворил никакого чуда» (Ин. 10, 41), то есть вообще ни одного чуда за всю свою жизнь он не совершил. Однако же поразительно, Спаситель сказал: «Из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя» (Мф. 11, 11). И это значит, что мера праведности не измеряется мерой чудес.
Еще скажем, что он изначально, начиная с дикого гонения на младенцев от лютого Ирода, был обречен. Когда Рахиль восплакала о чадах (ср. Мф. 2, 18), а воины Ирода, жадно рыская, искали всюду невинных детей, – с тех самых пор Иоанн был обречен на страдания. Обрел ли он пристанище в общине ессеев (как полагают некоторые) или же сохранялся одним Божиим Промыслом, но там, где раскаленные скалы самим своим видом говорят человеку: «тебе здесь не место», где в полдень тени исчезают, а жизнь замирает, – именно там он обрел спасительное пристанище.
Питаясь диким мёдом и загадочными акридами, о коих до сих пор спорят ученые, он непонятным нам образом возрос в духовного мужа, который и предстает пред нами в Евангелии.
Иоанн же не сомневался и от Бога никуда не бежал. Он, не колеблясь, откликнулся. Может, потому и сказано: «Из рожденных женами нет ни одного пророка больше Иоанна Крестителя» (Лк. 7, 28). Его отклик молниеносен, как молниеносны ангелы в исполнении воли Божией. Потому сам Иоанн назван Ангелом, то есть вестником воли Божией: «Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою» (Мк. 1, 2; ср. Мал. 3, 1).
Не выходя к людям, в мир, Иоанн привлек людей из мира. А самая пустыня, в которой он проповедовал, отвлекала их от повседневной суеты, от спешки и беготни, и тут-то человек задумывался, а что он представляет собой пред взором Божиим. «Тогда Иерусалим и вся Иудея и вся окрестность Иорданская выходили к нему» (Мф. 3, 5).
А вот еще одна важная черта – его слово строго и жёстко. Он говорил резко, отрывисто, грозно, не церемонясь ни с чьим статусом, родом или общественным положением. «Порождения ехиднины (Мф. 3, 7), – говорил он, то есть змееныши, мелкие ядовитые твари, – кто внушил вам бежать от будущего гнева?.. Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3, 7; 10).
Он бичевал строгим словом, а его слушали. Его проповедь, жесткая, как его власяница, пробирала души людей. И если бы мы оказались в тот момент рядом с ним, то от такой строгой, безукоризненной святости Иоанна и от жёсткого обличения нашей порочной расслабленности у нас бы похолодела спина, подкосились бы ноги. А от волевого, прозорливо-проницательного взгляда мы бы полностью потерялись и не вымолвили ни единого слова.
Парадокс же, собственно, в том, что его строгость привлекала. Вместо поиска сладкозвучных речей, вместо столь чаемого нами утешения, люди шли к нему, жесткому обличителю. А он продолжал: «Идущий за мною сильнее меня… Он будет крестить вас Духом Святым и огнем; лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым» (Мф. 3, 11-12).
Не оратор, не поэт и не проповедник в привычном для нас смысле, он «глаголом жёг сердца людей». И за каждым его словом, подтвержденным самим его образом жизни, чувствовалась какая-то высокая, неотмирная правда. Потому-то к нему и шли. Молчали, стыдливо опускали взор, краснели, мучились, но непременно шли. Ибо душа тоскует по правде, пусть и горькой, как тот дикий мёд, коим Иоанн в пустыне питался.
Да, его слово не смягчало сердца, а сокрушало их. Как молот разбивает прочный панцирь, и тогда уже за ним чувствуется сердце живое. Или как электрический ток ударяет и выводит из спячки, так и слово Предтечи пробирало и пробуждало, било и разбивало. Потому-то каялись пред Богом и отчаянно погружались в воды Иордана ради новой и чистой жизни. И всё же жёсткость Иоанна Предтечи – не жестокость. Конечно, это такая твердость и строгость, что находившимся пред его взором становилось не по себе. Его правда, подтвержденная его образом жизни, словно коса, срезала характеры мягкотелые и распущенные. Легионеры, не знавшие страха в схватках с дикими варварами, терялись пред ним и смиренно спрашивали: «А нам что делать?» (Лк. 3, 14). Лукавые мытари кротко соглашались не требовать более определенного им (ср. Лк. 3, 12-13). Сам Ирод Антипа, хотя вскоре и заточивший Предтечу в темницу, «боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его» (Мк. 6, 20).
Люди в трепете пересказывали друг другу слова Иоанна об идущем за ним Христе и о предстоящем Суде. Раз Иоанн так говорит, раз такой цельный и прочный, как бы сейчас сказали, несгибаемый лидер свидетельствует о грядущем, значит, так и будет. Люди всегда ищут лидера. И за кучей лжепророков, обманщиков, самоуверенных лжецов и манипуляторов, коими наполнена наша история, изредка встречаются подлинные адаманты. Таким Божиим адамантом и был Иоанн.
Он радовался о Христе еще во чреве своей благословенной матери. Ликовал, встретив Богомладенца, когда Тот еще Сам пребывал в лоне Пречистой Девы. Теперь же его душа обрела подлинное успокоение – он встретил Грядущего и Пришедшего, он явил Его миру.
Грозный и строгий аскет, жёсткий обличитель грехов этого мира, Иоанн уступает Кроткому и Смиренному, чтобы Тот врачевал падшие души любовью и долготерпением. Дух ревности о Божией правде, как бы выражение Ветхого Завета, сменяется Духом жертвенной Любви – вот она, правда Завета Нового.
Не уступавший в своих принципах никому, даже правителю Ироду, Иоанн с радостью уступает Спасителю. Что касается своего личного «я», своего авторитета пред лицом народа и ближайших учеников, Иоанн и это с легкостью уступает Пришедшему. Он пытается объяснить своим ученикам: Не я Христос, но я послан пред Ним. «Имеющий невесту есть жених, а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха. Сия-то радость моя исполнилась. Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин. 3, 28-30). Вот она, парадоксальная, непонятная миру истина – умалиться самому, чтобы возвысить Другого. И в этом – подлинное величие. Даже апостолы спорили, кто бы из них был больше в Царствии Божием. Предтеча не спорил, не претендовал. Он радовался непонятной нам радостью. Он буквально сиял от радости, когда Другой возрастал, а сам он умалялся. И в этом, повторю, мы его, наверное, никогда не поймем. Ибо, с детства привыкшие к мягкой одежде и в достатке живущие, везде утверждающие свое «я», – как такие поймут Иоанна? Его смирение поразительно. Он крестил других, он просил Крещения у Господа, но так и не сподобился Крещения. Он слишком рано был схвачен, чтобы по наущению коварной женщины принять смерть. Вот, собственно, почему он не ходил за Христом и не слышал Его учений. Едва крестив Спасителя, еще до избрания Господом двенадцати учеников, Иоанн уже заточен был в темницу. «От чрева матери исполненный Духа Святого» (Лк. 1, 15), он тем самым уже подписал себе приговор. Ведомый иным духом мир заведомо не мог с ним ужиться.
А потом его казнили – заурядно и буднично. Просто потому, что кто-то слишком мастерски станцевал, а кто-то, изрядно выпив, дал необдуманную клятву. «И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его. Он пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей» (Мк. 6, 27-28). Так и положено злобному миру расправляться с людьми, чуждыми миру. Вот, собственно, и всё, если говорить о земных реалиях. А если реалии не исчерпываются только земным, то нет, не всё. Ибо Иоанн, крещенный своей собственной кровью, и в аду стал предтечей Грядущего, предрек разрушение ада. Когда же Нисшедший, Он же и Восшедший превыше всех небес (Еф. 4, 10), открыл двери неизреченного Рая, то Иоанн и там вместе с Ним, главы Которого коснулся в Иордане.
Его имя, начертанное на дощечке немым отцом, известно каждому. Открытое Ангелом еще до его рождения, оно дано ему, как подобному Ангелам. Он проповедовал приближение Царства Божия, потому что сам и стоял в преддверии этого Царства. Ныне же в Царстве Божием он – покровитель всех кающихся.
Три иконы составляют ядро нашего иконостаса. В центре, конечно, образ Спасителя – Милостивого Вседержителя, имя Которому – Любовь. По правую руку Его – Богоматерь, чистая Ходатаица за всех страждущих. По левую – Иоанн Предтеча, верный Христу до конца, до самой последней капли крови своей. Да поможет и нам Господь воспринять верность, сострадание и любовь.
Священник Валерий Духанин