О жизни монашеской общины и ссыльного духовенства сведений очень мало, поэтому воспоминания о богослужениях в кладбищенском храме имеют особую ценность. Сохранились в основном воспоминания с описанием богослужений Страстной седмицы и Пасхи. Созерцание Страданий Христовых и Его Воскресения переживались особенно остро заключенными лагеря, для которых Соловецкие острова стали Голгофой.

Более подробное описание богослужений 1926 г. содержится в воспоминаниях заключенной, имя которой осталось неизвестным. Воспоминания были впервые опубликованы в Вестнике РСХД в 1949 г. неким Г. Б., который также пожелал скрыть свое имя.

«Я встретился с рассказчицей вскоре после окончания войны. Вместе с множеством русских беженцев, закинутых войной в Германию, приехала и она. В свое время рассказчица была очень близка к церковной жизни пореволюционной Москвы. За эту близость и за церковную работу она подверглась обычным преследованиям со стороны ГПУ, провела около пяти лет в Соловецком концлагере и многие годы в ссылках. Пройдя через все эти испытания, рассказчица, уже в преклонном возрасте, сохранила удивительную внутреннюю бодрость. Когда я спросил ее, как она перенесла тяжкие годы пребывания в концлагере, она с улыбкой ответила: „Это были самые счастливые годы моей жизни“. В этом не совсем обычно звучащем утверждении не было ни капли фразы или рисовки… Я еще лучше понял это из ее рассказов о концлагере и ссылке. В этих рассказах очень редко появлялся привычный тон скорбных воспоминаний о пытках, ужасах и испытаниях, которыми прославились советские застенки. Рассказчица видела и сама пережила все эти мрачные стороны жизни в подъяремной Руси, но не они являются лейтмотивом ее воспоминаний, проникнутых твердой верой в русского человека, в торжество Духа, в ныне совершающуюся победу Церкви над вратами ада. Некоторыми из ее воспоминаний, которые мне удалось записать, я хочу поделиться с читателями.

Мне пришлось сидеть на Соловках в первые годы советской власти, когда террор не был еще полностью возведен в систему. Господь сподобил меня отбывать мой срок на Соловках, когда там находился в заключении цвет русского епископства и духовенства. Боль­шинство из них были подлинными и большими подвижниками, и, несомненно, их соучастие в наших тяготах делало для нас эти тяготы не только переносимыми, но подчас и радостными. Иначе нельзя объяснить тот факт, что мы воистину чувствовали себя, по словам преосвященного Иувеналия, „отроками в пещи огненной“. О Соловецком монастыре один из посетивших его епископов сказал: „Это монастырь гигантов“. Действительно, все, начиная от суровой мощи природы, огромных валунов монастырских стен, размаха монастырского хозяйства и кончая суровыми и коре­настыми фигурами монахов, подтверждало эти слова. Это было до революции.

Мне пришлось побывать в монастыре уже после революции, когда он не был прежним монастырем, а Соловецким лагерем особого назначения (СЛОН). В первые годы, когда Соловецкий монастырь был взят ГПУ и обращен в концентрационный лагерь, там еще оставались монахи, во главе с одним из игуменов (потом сожженным в Архангельске архимандритом Вениамином). Своеобразное монастырское хозяйство имело много секретов, известных только монахам. Поэтому ГПУ и приходилось, скрепя сердце, терпеть старых насельников монастыря в качестве заведующих многочисленными монастырскими предприятиями: литей­ным заводом, керамическим, механическим, мельни­цей и рыбным промыслом. Игумен, церковник, уставщик и все схимники числились на иждивении работающих. В их распоряжении была маленькая кладбищенская церковка прп. Онуфрия. Богослужения совершались в 4 часа утра и 6 часов вечера. В отношении заключенного духовенства лагерные правила постоянно менялись. Иногда священнослужителям разрешалось ходить в Церковь, туда же, за очень редким исключением, тянуло всех арестантов. В застенках ГПУ, где люди уже не верят, что выйдут на свободу, а ежечасно ждут смерти, когда в свободу даже не верят, если ожидаемый смертный приговор заменен 3-мя, 5-ю или 10-ю годами концлагеря, вера в Бога возвращается не только в сердца, ее утратившие и равнодушные, но и в сердца настоящих преступников. Последних в концлагере не так много: на несколько тысяч заключенных вы не найдете и более десятка убийц. О том, как в тюрьме люди возвращались к Богу, можно написать тома.

Итак,… Церковь маленькая, темная, похожая больше на часовню. Первое время в ней оставалась большая часть мощей Св. Московского Филиппа. Преподобный Зосима, Савватий, Гёрман и прочие Соловецкие Чудотворцы были уже в музее. В этом маленьком храме нет случайно пришедших, есть только молящиеся, и все они, милостью Божиею, чувствуют: „В храме стояще славы Твоея, на небеси стояти мним“… А уйдя из храма, когда придут в свою роту, где грязь, шум, ругань, долго не будут обращать даже внимания на то, что вокруг них происходит…

Наступают Великие дни Страстной Седмицы и Светлого Христова Воскресения. У большинства заключенных только одна мысль, как бы побывать в храме, как бы причаститься Св. Тайн, как бы хоть раз услышать „Христос Воскресе!“ Но тут-то начинаются репрессии не прямые, а косвенные: или объявляется всеобщая поверка с запрещением на сутки выхода из своей роты, или санобработка, т.е. баня с дезинфекцией одежды, что заставляет заключенных часами сидеть или в бане, или в ожидании своих взятых дезинфекцией вещей и еще многое другое. Несмотря на все это, заключенные умудряются пробраться в Церковь. С каждым днем Страстной седмицы молящихся в Церкви все больше, даже причастников много.

Помню один год. На утрене Великой пятницы, 12 Евангелий читают 11 епископов, не потому что нет двенадцатого, а потому, что одно Евангелие читает соловецкий Игумен. Церковь полна народа, но стоять удобно, так как монахи строго следят за порядком, и никто никогда не двигается, а знает свое место. Случайно пришедшие стоят у дверей. Все застыли, углубившись в молитву и наслаждаясь прекрасными словами, несущимися из Храма.

И вдруг, нарушая порядок, сквозь сплошную массу богомольцев по направлению к алтарю, усердно работая локтями и плечами, пробирается 3 молодых „шпаненка“ (уголовные преступники, обычно воры) – худые, бледные, оборванные. Монахи их пропускают, и, к недоумению всех молящихся, они всходят на амвон, кланяются правящему епископу и дрожащими голосами начинают петь „Разбойника Благоразумного“. В первый раз очень тихо и робко, потом смелей и громче и, наконец, в третий – полной грудью, с большим чувством, прекрасно.

Все богомольцы плачут, даже у сдержанных соловецких монахов на глазах появляются слезы. Как выяснилось потом, они приходили к правящему с просьбой разрешить им пропеть „Разбойника“ и выхлопотать для них разрешение прийти в церковь. Владыка заставил их пропеть и умудрился достать пропуск. Что было в их душе во время пения „Разбойника“, где и когда они раньше пели, почему попали на такой страшный путь, чувствовали ли себя хоть в эту минуту разбойниками благоразумными, знает один Сердцеведец.

Утреня Великой Субботы началась в три часа утра. По окончании ее три епископа совершили Таинство Елеосвящения, желающие соборовались, но далеко не все – многим было пора идти на работу. Литургия началась в 11 часов, и к ней уже приходил тот, кто смог урвать несколько минут из своего рабочего дня. В 12 часов все пропуска по лагерю были объявлены недействительными.

В женском корпусе заволновались. Там было много заказов на куличи из муки, присланной в передаче. А как их теперь доставить. Выручили медсестры и машинистки. Медсестры вечером пошли сменяться, а машинистки почему-то в лагере работали в две смены, днем и ночью. Кто похрабрей, брал два-три кулича, кто только один, но все было доставлено вовремя.

Те, кому посчастливилось получить пропуск, задолго до начала Полунощницы пришли в Церковь. Духовенство читает Деяния Апостольские. Каждому епископу и священнику хочется хоть несколько стихов прочитать, и по-особенному звучит это чтение. В крестный ход выходят шесть епископов и множество духовенства.

Сразу по выходе из церкви неприятно поражает, что кругом расставлена охрана из конвойных. Кого они охраняют и зачем – непонятно. Но все привыкли к непонятному и спокойно ждут, что будет дальше. В сторонке стоит несколько человек из главного лагерного начальства. Конвойные стоят небрежно и курят. Вдруг слышится грозный голос из группы начальства: „Конвойные, вы что поставлены стеречь заключенных или курить?“ – конвойные бросают папиросы и подтягиваются.

А что потом было в Храме – Светлое Христово Воскресение. Пасха, Господня Пасха. Во время чтения Евангелия ярко светило северное солнце. А днем, в шестой роте, где находилось более десяти епископов и множество священников, беспрерывно слышалось пение „Христос Воскресе“. Все поздравляли друг друга, и, ходя из камеры в камеру, считали своим долгом пропеть тропарь».

Немногие пасхальные воспоминания с их радостным тоном сильно отличаются от большинства повествований людей, далеких от веры, описывающих ужас лагерного бытия. Читать о СЛОНе страшно, но необходимо, так как события лагерных времен обнажают ту правду о человеке, которую пытались закрыть революционными лозунгами в 1920-е годы и о которой стараются не вспоминать нынешние идеологи гуманизма и толерантности. А правда эта состоит в том, что путь в жизнь вечную неминуемо проходит через Голгофу, где дай нам Бог уподобиться благоразумному разбойнику. Прославление новомучеников и исповедников Российских, и в том числе Соловецких, свидетельствует, что ничто облеченное во Христа – Победителя смерти – не может быть побеждено всеми силами ада, ибо если и умирает со Христом, то со Христом и восстанет.

М.В. Осипенко